Ему припомнились первые месяцы без Сары, когда он ходил как слепой, терзаемый беспрестанной, острой болью. Когда в голове у него вертелась единственная мысль – ее больше нет, и он не мог поверить, что она могла так поступить с ним. После всего того, что говорила, после того, что сделала, после того, что у них было. Но она поступила именно так. Вернулась к развалине Джайлзу Латрелу. И обрекла его блуждать в кромешной тьме.
Ничто не могло исцелить его. Ни другая женщина, ни вино, ни гнев, ни опасность, ни страх. Ничто. Бог свидетель, он все это испробовал. «Смешно, – думал он, – как же эта женщина завладела моими чувствами!» Он попытался найти ей заместительницу. Множество женщин он познал, бросаясь в очередную интригу, как на костер, и всегда выходил из огня по-прежнему обуреваемый любовным жаром только к ней, будто сердце его покрывала асбестовая броня, оберегающая эту всепожирающую страсть, смешанную с болью и мукой.
Он не мог смириться с тем, что один человек мог взять такую власть над другим. Он ломал голову, пытаясь постичь разумом эту загадку, проанализировать с помощью холодного рассудка. Но ничего не получалось. Этому не было объяснения. Это же ребячество, пытался убедить он самого себя, – так долго и беспросветно находиться под влиянием какой-то одной женщины. В мире полным-полно женщин. Даже по закону вероятности должна существовать другая, и не одна, которая смогла бы с таким же успехом войти в душу. Но он не нашел такой. Хотя старался как мог. Но никогда, ни с кем ему не доводилось испытать того сексуального влечения, той страсти, что внушала ему Сара Латрел. Он вспоминал, как она смотрела на него, когда он говорил ей, что может умереть от любви. «Мужчины умирают чего угодно и попадают на корм червям, только не от любви», – отвечала она. «Много ты понимаешь», – думал он. И всерьез помышлял об этом, но, слава Богу, все же не сделал того шага. Сегодня он имел случай возблагодарить за это Господа. Надо же, кто бы мог подумать, что все так обернется! Кто бы мог подумать!
Ты должен был так думать, сказал он себе. Ты, тупая скотина, должен был это предвидеть. Если бы ты вообще был способен соображать, ты бы это предвидел. Ведь это Сара, а не какая-нибудь другая женщина. Ты всегда знал, с самого начала, что она одна из миллиона, нет, из десяти миллионов, та единственная, что рождена для тебя. Если бы ты хоть раз дал себе труд задуматься, вместо того чтобы тупо переживать.
Он проклинал ее, обвинял во всех смертных грехах и, завидев женщину, чем-то ее напоминавшую, забывал о проклятиях и понимал, что никогда не избавится от этих колдовских чар. Каждая очередная женщина только заставляла его еще сильнее тосковать о Саре и еще безудержнее ее желать. Лекарства от этого не было. И он приучился жить со своей болью.
Сказать по правде, его недуг был пострашнее того, от которого страдал Джайлз. Как бы там ни было, у Джайлза была Сара. Он делил с ней жизнь, старел вместе с ней, обладал всем богатством ее зрелости. Что с того, что Сара его не любит; есть множество оттенков этого чувства, и что он, Эд Хардин, может знать о том, что испытывает Сара к мужчине, ставшему ее мужем. А ты, Хардин, если и можешь что-нибудь сказать о любви, так это то, как жить без нее.
Он так привык к собственной боли и собственному одиночеству, что не задумывался о том, что чувствует она. Как все одинокие люди, он был поглощен своими бедами и проблемами. Он думал только о том, что она сделала с ним, и никогда не пытался представить, что она сделала со своей жизнью. К тому же он не был знаком с Джайлзом Латрелом. Тот оставался для Эда некой абстракцией, тенью, призраком, который материализовался только сегодня. Обратился в человека, сшитого из кусочков чужой кожи, собранного заново с помощью протезов. Человека с лицом-маской, неходячими ногами и бесчувственным телом. Вот на что обрекла себя Сара.
Бизон Миллер говорил, что Джайлз Латрел живет в аду. Но и Сара живет в аду. Именно Миллер натолкнул его на мысль поехать в эти места, чтобы облечь в плоть и кровь призрак Джайлза. Фантазии Эда были слишком далеки от действительности; то, что ему представляюсь высеченным на каменных скрижалях, оказалось написанным на кусочке мыла. Письмена, погруженные в воды памяти, смылись. Теперь он свободен от химер и будет руководствоваться только тем, что видит и слышит. Его поводырем будет Сара. Он будет следовать за Сарой. Да, только за ней. Разве не мечтал он всегда, чтобы она привела его в землю обетованную? Что с ним сталось, когда оборвалась связующая их нить! Он заплутался в бесконечном лабиринте, то и дело попадая в тупики. Ничего, теперь игра начнется заново, и он будет держать ухо востро. Не промахнись на этот раз, Эд.
Надо, однако, иметь в виду, что он недооценил Джайлза Латрела. Он думал – когда еще вообще был способен думать, – что решение остаться с Джайлзом было продиктовано Саре ее кальвинистским мировоззрением и проистекавшим из него чувством вины. Сару так воспитали – в традициях честной игры и долга. Но, видимо, дело было не только в этом. Сара и Джайлз Латрел были из одного теста. Именно это и сыграло решающую роль двадцать лет назад. Ты совсем упустил из виду то, о чем столько раз твердила Сара: они вместе воспитывались, жили одной жизнью, имели общих знакомых, разделяли одни и те же ценности, были близки – так близки, что даже Эд с Дикого Запада не мог встать между ними. В трудной ситуации всегда хочется опереться на человека, хорошо известного, близкого, который наверняка не подведет. А Джайлз как раз и был таким человеком. И Сара предпочла его.
Вместе с ним она выбрала для себя тяжелый жизненный путь, который измотал ее, но не заставил сломиться. Она доблестно несла свой крест. Жертвенность иной раз служит сильным наркотиком, точно так же, как и жалость к самому себе. То и другое притупляет боль, даже создает кайф, только со временем дозу нужно будет увеличивать.
Все это должно было быть тебе давно известно, продолжал корить себя Эд, и давно надо было сюда приехать и увидеть все своими глазами. Ведь ее письмо было достаточно красноречивым; то письмо, которое ты вызубрил наизусть.
Прошел почти месяц с той поры, как он в последний раз видел Сару. Ее образ преследовал его на каждом шагу, не помогло и перемещение на другую базу. Он сопутствовал Эду в тридцатом вылете. Будь это даже трехсотый, все было бы точно так же. Впрочем, он уже стал привыкать к своему новому состоянию. Ему сделалось все равно. А потом он получил письмо.
Эд узнал на конверте почерк сэра Джорджа и вскрыл его, предполагая увидеть дружеское послание. Но там лежал другой конверт, на котором его имя было надписано рукой Сары. Это было как удар ниже пояса. Он страшился читать письмо, которое сулило причинить ему новую боль. Эд осушил почти полную бутылку виски, прежде чем решился взяться за письмо.